Декан факультета журналистики Уральского государственного университета. Преподавал в университете, когда Башлачёв учился.
11 мая 2005
Екатеринбург
ЛН: Как вы познакомились с Башлачёвым?
БЛ: Он был студентом, я был молодым преподавателем. Он в 1983-м окончил университет, значит, поступил в 1978-м, а я в 1975-м начал работать. Поэтому, я был очень юным, не был озабочен собственным самоутверждением, как педагога. Со студентами я почти не работал, ещё вникал, выполнял всякие поручения.
Первое воспоминание о нём – он идёт по коридору: улыбчивый, круглолицый, патлатый, приветливый парнишка. Потом-то я его получше узнал. Он был изобретателем всех наших капустников, театров, хоров, насколько я помню.
Самое яркое моё воспоминание – когда они в колхозе были. Каждый год это было знаковое явление в жизни журфака, – месяц мы убирали картошку. И вот, на 8-е сентября у нас всегда организовывали некое "бьеннале". Так это, конечно, не называли, а просто придумывали всё, что можно придумать, и приглашали все отряды других факультетов. Я был молодым педагогом, и меня партком посылал контролировать, чтобы вели себя нормально и не злоупотребляли алкоголем.
Они это понимали и устроили вот такую пьесу. В столовую набилось огромное количество людей. В центре – некое подобие арены или сцены. Выходит Башлачёв, он играет Пушкина Александра Сергеевича. Сидит, говорит какие-то стихи. Заходит ещё один. "О, Глинка, привет! Ты когда, в конце концов, напишешь музыку на мои стихи?!" Достают бутылку. Открывают, выпивают. Заходит следующий литературно-исторический персонаж, типа Льва Толстого. "О, Лёва, здорово, здорово. Садись с нами". И так все классики выходят, выпивают одну, вторую, третью. Потом, по-моему, Глинка падает под невообразимый гогот и хохот. А мне-то каково?! Я приехал следить.
Ну, короче, они всё это сделали капитально. Пьеса принята была на ура. До сих пор помню, какой ор стоял, – столовую чуть не разнесли.
Вот – одно из самых ярких воспоминаний о нём. Собственно, больше ничего не могу вспомнить, потому что прошёл он мимо моего жизненного и факультетского местоположения.
ЛН: Чем-то он выделялся?
БЛ: Как сейчас говорят, исключительной креативностью. Он хорошо и легко писал. Хорошо проходил практики.
ЛН: А по-человечески?
БЛ: Мне он всегда казался улыбчивым, контактным, умеющим выстраивать какие-то коммуникации с людьми. Незаурядная, конечно, личность была.
ЛН: О нём тогда уже шла молва, как о человеке, который писал стихи и песни?
БЛ: Когда он учился – нет, а вот сразу после его выпуска я много слышал, что он, если не гастролировал, то, во всяком случае, приглашался в разные объединения молодых людей, чтобы петь свои песни. В Свердловске, Москве, Санкт-Петербурге.
ЛН: А вам это тогда не было интересно?
БЛ: Да, я не обратил на это внимания.
ЛН: А он любил журналистику?
БЛ: По-моему, да. Когда он был на практиках, в Череповце...
Кстати, я вспоминаю, Парфёнов приезжал сюда. Они были вместе в одной газете, и Саша писал значительно лучше, интереснее и свободнее, чем Леонид. И мама Парфёнова выделяла его. Он был, конечно, талантливым журналистом.
ЛН: А теперешние студенты журфака вспоминают Башлачёва, расспрашивают о нём?
БЛ: Мне трудно судить. У студентов сейчас свои кумиры. Давно это было, двадцать с лишним лет прошло, поколение изменилось. Какой-то интерес снова появился после того, как очень хорошо о нём сказал Парфёнов на встрече с нашими студентами. Это месяц тому назад было, он промоутировал свой журнал "News Week" как редактор.
ЛН: А Парфёнов тоже в вашем университете учился?
БЛ: Нет, Парфёнов заканчивал питерский. Они поступали вместе с Башлачёвым в Питере и, как сказал Парфёнов, Саша "психанул" на творческом конкурсе и ушёл. Поехал сюда, здесь поступил и закончил.
ЛН: Спасибо вам.
БЛ: Не за что. Я плохой собеседник по Башлачёву, к стыду своему.