Хазиев Урал, "Джимми"

ЛН: Как Вы познакомились в Башлачёвым?

УХ: Он стоял с гитарой около "Сайгона" и подошёл ко мне. Спросил: "Ты Джимми?" Я сказал: "Я". "Ты меня не знаешь, я приехал из Череповца, привёз Юрке Шевчуку письмо. Он мне много про тебя рассказывал, сказал, что через тебя можно его найти". С этого момента мы с ним и подружились, собственно говоря.

ЛН: Часто виделись?

УХ: Часто. Тусовка была одна.

Первый концерт я ему сделал, у себя на работе. Я работал в кочегарке. Юрка тогда приехал.

Третий фестиваль проходил, и на четвёртый день мы поставили аппарат у меня в актовом зале и ночью они: Юрка, Сашка и Женька Калачёв из группы "Оберманекен" (сейчас живёт в Америке) пели свою программу.

ЛН: Какой актовый зал в кочегарке?

УХ: Это – бывший "птичий" институт на "Московских воротах". Сейчас он называется ветеринарным. Там в одном из корпусов я работал кочегаром. Сторожа обычно на ночь уходили, и всё здание было в моём распоряжении. Там был актовый зал, в нём и устроили концерт.

Жак Волощук в "Пикнике" работал, он вытащил колоночки, и мы с ним их нелегально перевезли туда.

Решили ночью всё сделать, чтобы народу было поменьше, но набился полный зал. Я думал – меня в тюрьму посадят. Я-то хотел только для своих.

Вышел на сцену – сидит человек сто пятьдесят. "Звуки Му", Липницкий, Троицкий, "Аквариум". Отличный был концерт, сейчас его выпустили на компакт-диске под названием "Кочегарка". Фирсов писал.

Хорошо, что ни денег, ни билетов не было, я просто всех через котельную заводил, а иначе легко могли посадить.

Потом я решил Сашке одному концерт сделать, но не в актовом зале, а в каптёрке. Мы скинулись, купили вина, посадили его на стол.

Пришли очень интеллигентные девушки, когда узнали, что Башлачёв будет петь. Я уж совсем гопниц не приглашал, чтобы не мешали. Но эти интеллигентные девушки нажрались так, что когда Саша собрался петь, все были уже не в состоянии его слушать.

Он спел несколько песен, но гвалт стоит. Скажешь им: "Тихо!" Они ровно 13 секунд тихо сидят, а потом – снова начинают. Саша говорит: "По-моему, они рано приступили к горячительным напиткам. Давай мы тоже лучше будем пить". Я говорю: "А давай". Потом говорю: "Ну, ты не обиделся? В другом месте лучше на трезвую голову споём", – а он отвечает: "Наливай".

ЛН: Легко было с Башлачёвым общаться?

УХ: Да. Но Башлачёв был себе на уме, конечно. В глаза он неприятных вещей не говорил, а что он думал... Было несколько случаев, человека хвалил, а когда тот уходил, отзывался критически. Особенно по творчеству, когда мы обсуждали других музыкантов.

В эти же дни, когда был тот концерт, мы сидели у Жени Каменецкой, пьянствовали всю ночь. Юрка приехал в очередной раз, и они с Сашей пели свои новые песни. Похвалили они друг друга, потом Юра вышел на кухню, а Саша мне говорит: "Что это Юра такую песню-то написал, про ванну?" Я говорю: "А чего ты ему не сказал?" Он ответил: "Да ну, неудобно".

Выхожу на кухню, Юрка говорит: "Сашка, конечно, классный поэт, но эта песня у него – полная дрянь". Не помню, про какую именно он это сказал, тогда я мало знал Сашкиных песен. "Что он такие песни-то пишет?" Абсолютно одинаковые люди!

ЛН: Башлачёв был тогда планкой, по которой мерили других?

УХ: Таких отношений как сейчас – не было, всё было достаточно андеграундно. Он был такой планкой, к которой все стремились. Люди, пишущие песни, когда слышали Башлачёва... ощущали разницу. Естественно, он был определённым символом, в своём роде.

ЛН: А как он относился к Шевчуку, и как они познакомились?

УХ: Я так понял, что Юрка работал в Череповце полтора года, его туда пригласил "Рок-Сентябрь" после фестиваля "Комсомольской правды" в Москве, чтобы вместе работать. Сашка там в это время жил, и они подружились.

ЛН: Башлачёв как к нему относился? Признавал в нём талант?

УХ: Да. У них и чисто человеческие отношения были очень хорошие, что не типично. Они ведь оба из провинции, люди более открытые, менее помпезные, пафоса не было. С удовольствием встречались и пили портвейн. У них не было проблем с этим, они любили друг друга. Юра его очень уважал за стихи. Для Юры он был авторитетом.

ЛН: А кого ещё Башлачёв так ценил?

УХ: Сашка, когда видел хорошую работу со словом... Вот, БГ он очень уважал. Как-то они даже с Шахриным ко мне приезжали. Шахрин тогда вообще был весёлый.

В то время было нечего делить. Отношения в этом достаточно замкнутом кругу были очень тёплые.

ЛН: Где Башлачёв в городе жил?

УХ: Он жил, где придётся. В основном – у Женьки, которая считалась его фиктивной женой, на Юго-Западе. У меня пару раз ночевал. У Фирсова ночевал. В те времена засиживались до утра друг у друга на кухнях.

ЛН: Правда, что, как Троицкий писал, песни его как будто осеняли, и он даже не всегда успевал их записывать?

УХ: Похоже на то. Когда я на него смотрел, мне иногда казалось, что он являлся проводником каких-то высших сил.

Я не могу слушать записи Башлачёва, мне это страшно неинтересно, потому что я помню его живым. Когда он выходил с гитарой и пел, он был просто бог! Энергетика сумасшедшая. У нас мало кто так умел, а он – даже на квартирниках умудрялся!

От него вообще невозможно было оторваться, когда он пел. Не выйти даже. Уникальное явление в русской музыке.

Пальцы в кровь разбивал, не чувствовал ничего, когда играл. Как профессиональный футболист на поле: потом уже понимает, что получил травму, не сразу после того, как её получит. Такое же ощущение было.

ЛН: Правда, что он много раз пытался покончить с собой?

УХ: Вообще, люди, которые суицидом кончают, обычно несколько попыток делают, но я сейчас не помню. Тогда каждый день столько всего происходило, что теперь уже трудно сказать.

ЛН: А когда Вы его последний раз видели?

УХ: Я снимал квартиру на улице Верности, и он приезжал с кем-то, ночевал. Только я забыл, с кем.

У меня в то время постоянно кто-нибудь жил, поэтому по датам я ничего не помню. То Бутусов, то Шахрин приезжал встречаться со Стингрей, потом – Настя Полева, – непрерывный калейдоскоп был.

ЛН: Задерий писал, что Питер как будто бы изменился с уходом Саши, и Шевчук говорил в фильме "Время "ДДТ"", что все как будто протрезвели на время после этого. Действительно был такой резонанс?

УХ: Да. Такой период: Сашка, Витя, потом – Майк. Ощущение праздника начало заканчиваться. Люди начали отходить от этого полупьяного рок-н-ролльного веселья. Первым протрезвел Шевчук, я это хорошо помню.

Пока все ещё попивали, он начал репетировать с утра до вечера, поэтому опять выскочил вперёд по музыке.

Это был период качественного скачка, который так и не разродился. Питер же всегда был городом слова. Местный рок-н-ролл – это слова, а тогда акцент начал смещаться в сторону музыки. Стали более профессионально играть, люди отрезвели и поняли, что слов мало, что нужно ещё что-то. У некоторых это получилось.

ЛН: Правда, что у Башлачёва всё последнее время была постоянная депрессия, несмотря на то, что его все любили и прекрасно к нему относились?

УХ: Депрессии тогда всех преследовали. При таком образе жизни тяжело депрессий избежать.

Они у всех были, просто кто-то мог с ними бороться, а кто-то – нет.

Я думаю, что он достаточно трезво себя оценивал, понимал, что он – крупный поэт, достойный существенно большей славы, чем то, что он имел.

ЛН: Тогда, в 1988 году произошёл фазовый переход рокеров из андеграунда в истеблишмент.

УХ: Да, все вышли на стадионы.

ЛН: Это имело пагубные последствия.

УХ: Ну, что значит "пагубные"?

ЛН: Рок стал не штучным продуктом, а серийным, так как деньги стали превалировать.

УХ: Нет, я так не думаю. Просто стадионы – это была проверка на вшивость, и мало кто её прошёл. Оказалось, что это – не так просто: работать серьёзно, крупно и красиво. В подвале тебе простят плохой звук и всё такое, а халява на стадионе увеличивается многократно. Когда ты начинаешь бренчать перед стадионом, это плохо кончается.

Так – с "Королём и Шутом", они до сих пор играют на чём-то чудовищном, и народу это надоело.

Сейчас время более комфортной жизни, и люди хотят более комфортных концертов. Поклонники слова знают и поют, а я пришёл, слов не знаю, ничего не могу разобрать. Звука нет.

Если ты в состоянии собрать стадион, то не надо экономить, я считаю. Возьми меньше денег, но поставь аппарат, сделай шоу.

Тогда всё это совпало с тотальным увлечением бизнесом, и молодёжь времён перестройки не пошла в рок-н-ролл, потому что он не приносил денег. Все ушли в бизнес.

Консерваторские музыканты того времени тоже не пошли в рок-н-ролл. Как, например, какой-нибудь скрипач мог сыграть! Правда, для этого ещё такую музыку любить нужно было.

В рок-н-ролл идут прогрессивные люди, а тогда они занялись бизнесом. В результате, никто не смог подвинуть старую гвардию.

Рок-н-ролл – дело молодых. У групп обычно первая или вторая пластинки – хорошие, но никак не десятая или двенадцатая.

Если у тебя есть идеи, то ты их выплёскиваешь, пока молодой, а потом становишься старым консерватором, и тебе уже нужен покой.

Получилось так, что рокеры постарели, а молодые не пришли их сдвигать идеями даже того же уровня. Пришли более слабые ребята. Поэтому эти пожилые музыканты до сих пор – главные.

А случай со Славой Бутусовым вообще – непростой. У него просто серьёзная внутренняя перестройка произошла, и это отразилось на его творчестве. Он же вообще человек не рок-н-ролльный, а просто творческий. Рок-н-ролл – одна из форм его проявления. Теперь, когда он не так молод, мне кажется, это его напрягает. Впрочем, это его и тогда напрягало, он никогда не любил концерты. Слава – отдельный случай.

ЛН: Вам не кажется, что Башлачёв предчувствовал эти процессы. Понимал, что система идёт к тому, что "наступит время, когда его песни станут не нужны", и решил не дожидаться.

УХ: Нет, я не думаю. Это надо было быть пророком. Он-то ушёл в то время, когда рок-н-ролл был на взлёте.

Он чуть-чуть не дожил до своего настоящего триумфа, мне кажется.

ЛН: Но через полгода всё начало рассыпаться. Была команда единомышленников, и вдруг её не стало.

УХ: Это – миф, что она была. Люди просто занимались одним делом и поэтому общались, но единомышленниками они не были. В результате, многие из них сейчас друг с другом не хотят находить общий язык.

Шахрин – прораб, Бегунов – мент, Шевчук – учитель, Слава – архитектор, причём обалденный. Что у них общего?

ЛН: Рок-н-ролл, смею полагать.

УХ: Ну, так во всём мире рок-н-ролл сдал позиции.

Может, это хорошо, что он вернулся в клубы? Там ему самое место.

В Голландии, например, по клубам такие обалденные команды играют. Когда я был в Амстердаме, я спросил у одной местной рок-звезды: "Какой у вас самый большой зал, в котором играют рок-н-ролл?" Он ответил, что на 2500 человек. По российским меркам – ничто. Я спросил: "А кто-нибудь соберёт?" Он ответил, что только "Golden Earring" и то, если престарелые фанаты придут.

Там, в Голландии, всё нормально: во всех городах есть клубы. Если город маленький – один клуб. И каждый день там рубятся звёзды мирового класса и местные команды. Играют они так, как будто завтра умрут и им надо след оставить. У настоящих рокеров – полная самоотдача. У нас же все начинают себя жалеть. Вот Сашка играл как они, целиком выкладывался.

В Голландии у рока своя публика, свой круг, свои залы. Нет этой гигантомании: "Рок, объединимся, вместе". Западный менталитет, они понимают, что каждый сам за себя.

Моя любимая группа – "The Rolling Stones", но на их концерты я не пойду, играть блюз на стадионе – это кощунство. Вот в клубе на тысячу человек, чтоб глаза видеть, это – да. А что мне в толпе на экран смотреть?!

ЛН: Джаггер не будет в клубе выступать.

УХ: Конечно. Бабки.

С другой стороны, Джаггер – случай уникальный, он может себе позволить рубиться только на стадионах. Но таких уже мало осталось.

ЛН: Гиллан.

УХ: Гиллан не соберёт стадион на двадцать тысяч человек. Его время прошло.

ЛН: Меня Чернецкий удивил несколько дней назад, рассказал, что Цоя в рок-клубе не любили.

УХ: Да, было такое, помню. Играли они, конечно, "Кино", плохо, но сама идея мне нравилась. Я "новую волну" принял благодаря друзьям из "Странных игр".

Арт-рок зашёл в тупик, тяжёлый рок было невозможно уже слушать, и тут к месту пришлась "новая волна". Она воспринималась, как диско.

Потом я послушал "Madness", Боба Марли и обалдел совершенно. Мы с Юркой подрались из-за этого, он меня за "Talking Heads" чуть не убил. "Что это за музыка? Это пустота! Звук должен быть тяжёлый, плотный". Хотя он сам альбом "Время" попытался в таком же ключе записать.

Цой первым тогда "новую волну" воспринял и благодаря этому стал звездой. Играл бы он тяжёлый рок, где бы он был?!

Липницкий в какой-то передаче сказал, что если классический рок был хорошим коньяком, то "новая волна" – это хорошее сухое вино. Этот его образ мне очень понравился.

Было здорово, но по-другому. "Волна" впитала всё предыдущее, возникла на костях панк-рока. Цой первый это понял, и его не любили, потому что он был другой, он не рубился за тяжёлый рок, играл иную музыку, и это было здорово.

Во-первых, качественно вырос звук, новые технологии появились, новые синтезаторы, техника владения инструментом.

Многие музыканты "новой волны" играли уже лучше, не было банальных квадратов. Возьми "Madness", там же музыка непростая.

Что мне очень нравится, стали экономично играть. Количество взятых на гитаре нот достигло предела, и это стало неинтересно, новых мелодий не рождало. А эти стали играть скупо, экономично, но красиво.

Как сказал Юра: "На стадионе легче играть, потому что крупные формы, а в клубе надо играть хорошо и тоньше". И он прав.

ЛН: А объясните мне, как люди, которые были "Играми", могли потом стать "Deadушками"?

УХ: Сологуб – конъюнктурщик чистейшей воды. Рок-н-ролл сдал свои позиции, – он начал играть "новую волну", был на вершине популярности. Потом и это сошло, – он стал играть гитарный рок. Теперь он играет компьютерную музыку. В результате кому он нужен, кто его помнит?! Кому нужны "Deadушки"?

ЛН: Гребенщиков их пытался приподнять совместным проектом.

УХ: Ему просто понравилось. Мне тоже очень нравились их рабочие записи, злые, рваные. Я жил рядом с Раховым, и он мне их показывал.

Но потом английские продюсеры заставили их сделать коммерческий прилизанный звук, слишком экстремальная музыка у них была.В результате на дискотеке они не нужны, потому что слишком сложно, а рокерам они не нужны, потому что слишком дискотечно. Всё! У них нет своей публики, зашли в тупик. Думаю, "Deadушек" мы больше не увидим.

ЛН: У Джоанны Стингрей был такой проект: она собиралась показать Башлачёва по американскому телевидению. Она спросила его: "Как Вы думаете, поймут ли Вас?" Он считал, что поймут, потому что американцы тоже люди. А Вы как думаете, поняли бы?

УХ: На Высоцкого же ходили и на Башлачёва пошли бы, в Америке русских много, а американцев настолько не интересует, что происходит в мире... Специалисты бы отметили.

Кстати, я обратил внимание, что в России процент людей, разбирающихся в роке, несравненно выше, чем в любой европейской стране или в Америке.

У меня масса друзей, которые имеют огромные коллекции пластинок, и при этом русский рок никогда не слушали, и слушать не будут, однако разбираются в мировом, как никто. Может быть, поэтому им русский рок и не интересен, для них это слишком тривиально.

Но обывателей всё равно больше, поэтому рок и загнулся: он перестал быть модным, а обыватели на немодное не ходят. Специалисты ходят, но их немного.

В России специалистов больше, поэтому у нас Гиллан в "Ледовом дворце" выступает. В Англии-то он разве что клуб на триста человек соберёт, я уверен. Он мне DVD подписал, и там клубные концерты он со своей группой играет, "Ian Gillan Band". Там видно, что народа в зале около трёхсот человек.

Но здесь он играл с музыкантами из "ДДТ". С ним выступали басист, гитарист и барабанщик. В этом вся прелесть проекта была! Но самое смешное, когда я приехал в студию, чтобы с Гилланом встретиться, мне сказали: "Гиллан ещё не приехал". Я говорю: "Хорошо, а кто там, в студии, громыхает?" "А это Кен Хенсли репетирует". Я говорю: "А! Этого я знаю".

В отличие от Гиллана, который не очень общительный, Хенсли, конечно, душка. Он мне, кстати, кожаную рубашку заказал. Я говорю: "А как ты её получишь?" Он отвечает: "Я прилечу за ней, Вы только мне позвоните". Я говорю: "Ну, хорошо". А Гиллан даже чаю отказался попить. Его только Доца [Игорь Доценко, ударник "ДДТ"] впечатлил, с которым он играл. Про него Гиллан говорил: "Фантастика! Фантастика!" Потом просил с ним сфотографироваться. Я предложил запретить это ему.

Паша, басист, и гитарист новый тоже играли. Но гитаристу эта музыка была чужда, это видно. Ну, собственно говоря, в "ДДТ" давно старых монстров на гитарах нет. Я думаю, даже Курылёву музыка "Deep Purple" достаточно чужда была.

ЛН: Мы с Кириллом Комаровым обсуждали с однажды, как раз на примере Доценко: что будет, если Доца уйдёт из "ДДТ"? В принципе, ничего страшного не произойдёт, потому что какие уже потери были у "ДДТ": Курылёв, Худой, Зайцев... Вы были на концерте памяти Майка?

УХ: Да, был.

ЛН: Помните, когда Шевчук уходил со сцены, Грач сказал: "Спасибо, Юра Шевчук", - а Юра пафосно поправил его: "Спасибо, группа "ДДТ"". Но в принципе это уже давно одно и то же!

УХ: Юра всегда так поправляет. Я это наблюдаю последние 25 лет.

ЛН: "Шевчук" и "ДДТ" - синонимы. Как "Uriah Heep" развалились? Один человек ушёл. У "Led Zeppelin" – то же самое, один погиб. Это – группы! У нас от "Аквариума" один человек остался, и это всё ещё "Аквариум".

УХ: Нет, будучи таким знаменитым как Гребенщиков, проще не иметь группу, а собирать сессионных музыкантов. Сейчас весь мир, собственно, так живёт. Это дешевле, проще и удобнее. Собрал, в тур съездил, распустил, никаких обязательств.

А у Юры всё-таки группа. Когда они подолгу не выступают, музыканты зарплату получают, потому что ребятам на что-то жить надо. Он, когда они не играют, не говорит: "Ну, всё, делайте, что хотите. Следующий концерт через полгода". Группа всё равно существует, и она всё равно – "ДДТ". Это – действительно группа! Туда очень трудно... Вот я знаю, сколько они гитариста искали. Я этому новому гитаристу не завидую, потому что в этот коллектив трудно влиться. Это настолько специальная семья... Мало играть здорово, мало играть то, что надо, надо ещё быть человеком, чтобы в этой человеческой структуре под названием "ДДТ" существовать на равных. Не на равных там делать нечего. Будешь дёргаться и тянуть одеяло на себя – тоже делать нечего. Там строго определённые качества нужно иметь.

"Странные игры" тоже были группой, в которой каждый вносил ровно свой процент. Это была первая русская рок-группа, которая профессионально играла.

Когда я привёз их запись в Уфу, в 1981 году, собрал там всех уфимских знаменитых музыкантов (а они вообще новую волну не воспринимали, играли Джими Хендрикса), они сказали: "Вот, первый раз слышим профессиональную питерскую группу".

В ней же не было явных лидеров, там каждый был по-своему очень интересен. Они даже пели все по очереди. Был такой факт...

"Кино" можно тоже назвать группой, в принципе. Достаточно стабильный состав, никогда его не меняли, только Титов ушёл... Сколько раз Цою говорили: "Убери Густава, поставь барабанщика получше", но он понимал, что тогда всё нарушится. Они были единомышленники, такие пижоны немножко, и поэтому им вместе всем было хорошо, а это было очень важно для группы "Кино". Поэтому, может быть, можно было взять классного барабанщика, но невозможно было заменить Густава, красавца. Это важный фактор.

Нам многие вещи непонятны со стороны, потому что в России привыкли, что стоит лидер, а за его спиной какие-то люди, которых никто не знает. Но не всегда так, на самом деле. Естественно, что есть человек, за которым главное слово, но всё равно...

И "Наутилус" был очень интересным коллективом одно время.

ЛН: С "Наутилусом" сложнее. Основа этого коллектива – не один человек, а трио: Бутусов, Кормильцев, Могилевский.

УХ: Ну, нет, Умецкий! Потом, собственно говоря, Потапкин влился, затем он в "Агату Кристи" вернулся. У них был нормальный коллектив, они были очень разные, и всем было интересно. Это была действительно группа. Дальше – Хоменко пришёл, всё равно была группа. С ними было интересно общаться как с группой. Каждый что-то придумывал, каждый какую-то функцию нёс, каждый за что-то отвечал. Просто Слава не в состоянии отвечать за всё, как Шевчук. Он не такой человек, ему по барабану всё: взял гитару, принёс два корявых аккорда, мелодию напел, а все должны что-то с этим делать дальше. Вот они и делали. Неплохо делали, я считаю. Тоже тяжёлым роком не назовёшь же.

ЛН: Именно примером "Наутилуса" Илья Смирнов иллюстрировал в своём труде "Время колокольчиков" те перемены, которые начали происходить в 1988 году. Когда Потапкина забрали в армию в 1987 году, коллектив заявил, что без него играть не будет, поэтому они играли с драм-машиной или его записями. Потом же люди стали меняться как перчатки.

УХ: Нет, там такого не было... только вынужденные были замены. А Потапкин... Он сейчас играет в "Аквариуме" или нет?

ЛН: Ушёл в начале года, кажется.

УХ: Алик, он же... не барабанщик, как Доца, например. Он же музыкант. Алик аранжировки пишет, музыку видит не с барабанной точки зрения, он специальный человек в этом плане, и "Наутилусу" такой очень был нужен, конечно. Он и клавиши может спрограммировать и какие-то аранжировки сделать, поэтому в "Наутилусе" он был важен. Просто барабанная машина им не нужна была. Без него им скучновато стало. Но он пришёл из армии и ушёл в "Агату Кристи"... Поиграл немного с ними, потом опять пришёл, по-моему, когда Белкин с Беляевым уже играли.

Слава Бутусов – молчун такой, он не диктует условия. Даже когда ситуация ухудшается, ухудшается, он молчит, молчит, а потом она заходит в тупик, и всё как-то само собой взрывается. Там не говорится: "Ты не будешь играть в моей группе", - или: "Ты будешь...".

Я помню, как Славу уволили из "Наутилуса", и ничего смешнее я в жизни не слышал. Общим собранием группы просто уволили на хрен, и всё.

ЛН: И что они дальше собирались делать?

УХ: Не знаю. Думали, кто у них будет петь. Поняли, что петь некому. Съездили на гастроли с модным в то время певцом Добрыниным.

ЛН: С тем самым Добрыниным?

УХ: Нет, не с толстым, с другим. Был такой, более молодой. С Кузьминым, по-моему, даже поиграли, то есть без работы не сидели. Потом поняли, что без Славы... со Славой интереснее было, и вернули Славу.

Единственное, когда он старый "Наутилус" "отстегнул"... Был такой момент...

Славе всегда было тяжело, у него настоящих единомышленников никогда не было. Все ему какие-то претензии предъявляли, чего-то от него хотели. Беззаветно преданных не было. Слава такой человек, которому нужна команда беззаветно преданных профессионалов, но об этом никто не думал, все рвали рубашку, тянули на себя, считали себя такими же талантливыми, и всё время группу "Наутилус" лихорадило очень.

А было время, когда их песни вся страна пела. Был же момент, когда невозможно было пройти по улице ни в одном городе страны: из всех окон громыхал "Наутилус". Это "Разлука" всю страну погребла. Никто же Славу тогда ещё в глаза не видел. Только когда они стали в Москве светиться, и пошли первые концерты, после выступления с "Аквариумом", да во Дворце молодёжи, вот только тогда его стали в лицо узнавать.

А мне повезло, мне его Пантыкин прислал, когда о нём ещё вообще никто не знал, когда они только-только "Невидимку" записали. Моим друзьям "Гуд Бай, Америка" капитально понравилась, и когда Слава приехал, скромный симпатичный парень, я говорю: "Вот – человек, который "Гуд Бай, Америка" написал". Никто не верил. Все питерские пижоны, тусовщики из "Сайгона", говорили: "Вот этот? Да не может быть!"

Слава – человек тяжёлый, конечно, вот ему сейчас нелегко. Мне кажется, ему в данный момент, ещё хуже, чем было раньше. Уже возраст пришёл, того заряда нет. Умецкий был единственным его единомышленником. Они в паре могли бы в кино играть. Более весёлой команды я не видел. При этом выходили на сцену, и сразу – каменные лица. Я всё время спрашивал: "Вы – такие два конченых весельчака по жизни, великолепное чувство юмора у обоих, так почему на сцене так мрачно и скучно всё?" – а они мне отвечали: "У нас Кормильцев - мрачный тип. Тексты мрачные пишет".

Я про "Наутилус" хочу книжку написать, про все приключения, это очень забавно всё было, очень легко и красиво. Они умели жить весело. Слава мне дал карт-бланш на выпуск его рисунков, иллюстраций к песням. Я теперь только думаю, где их все собирать? У меня была одна книжка, и ту стырили. Где-то как-то их собрать не мешало бы. Я уже даже спонсора нашёл. Надеюсь, что найду время, убью часть жизни, но мечту свою исполню.

Он же был самым талантливым графиком на курсе, ему прочили большое будущее, как архитектору, как художнику.

ЛН: А с Башлачёвым какие-нибудь запоминающиеся житейские ситуации были? Он ведь тоже был весёлым человеком. Что-нибудь осело в памяти?

УХ: Да нет... Только когда я второй концерт попытался ему сделать, сольный, мы скинулись большой компанией, купили вина, и решили не в актовом зале, а в каптёрке у меня или в какой-то аудитории разместиться. Посадили Сашку на стол.

В основном пришли очень интеллигентные девушки, когда узнали, что Башлачёв будет петь. Из тусовки, я гопниц не приглашал, чтобы не мешали. И эти интеллигентные девушки нажрались так, что пока Саша собирался петь, все уже были не в состоянии его слушать. Он залез на стол, спел несколько песен, потом так мы с ним... А гвалт стоит! Вроде все свои, скажешь: "Тихо!" – они ровно тринадцать секунд молчат. Саша говорит: "По-моему, бесполезно, вы слишком рано начали с горячительных напитков, давайте лучше будем пить". Я говорю: "А давай! Ну, ты не обиделся? В другом месте где-нибудь, на трезвую голову споём". Он говорит: "Давай. Наливай".

ЛН: А как они с Шевчуком друг к другу относились?

УХ: Помню однажды, на квартире, они оба пели. Потом очень друг друга хвалили. "А вот у меня!" "Гений!" "Супер!" А потом я зашёл в комнату под утро, все ложились спать, и мне Башлачёв говорит: "Слушай, ну, Юрка, конечно, классные песни пишет, но что ж он эту "Ванную"-то написал?!" Я говорю: "Так что ты ему это не сказал?" "Да ну, неудобно". Я захожу на кухню, Юрка говорит: "Саша, конечно, классный поэт, но вот эта песня у него – полная дрянь!" Не помню, какая именно песня была, я тогда ещё мало знал Сашкины песни. "Что это он, такие песни-то пишет?!" Я думаю: "Ну, ёлки зелёные! Абсолютно одинаковые люди!"

ЛН: Вы же "Телевизор" возили в Голландию. То есть у Вас была возможность сравнить рок-н-ролльную ситуацию в СССР и в Западной Европе. Вероятно, потом тоже представлялись случаи сравнить. Расскажите об этом, пожалуйста.

УХ: Первое моё разочарование было, когда кто-то к нам приезжал из западных... не помню, тогда многие приезжали, и "UB40", и Элтон Джон... Корабль такой был немецкий, "Rostok", и в его трюме зал был, где играли русские и немецкие группы. Немецкие группы – вообще неизвестные, местечковые. Там на уровне "Нирваны" звук! Владение инструментом! И тогда я сначала одну западную группу увидел, потом вторую, потом увидел что такое "The Cure" живьём и понял, что мы, конечно, просто в другом мире живём. У нас этого никогда не будет.

ЛН: Почему?

УХ: Не знаю... Я вешал задник у "Телевизора" в одном голландском клубе... Там пиво разливают девочки-панки. Их нанимают, они два раза в неделю, когда клуб работает, разливают пиво всю ночь, и зарабатывают этим на жизнь вполне достаточно. Они так это пиво разливают, что там очередей нет! У девочки есть палка... она открывает... и пиво льётся, одной рукой пену сшибает, другой стукает по стакану, и он по стойке катится метра три, а там его хватают – очереди нет! Потом она бегает, эти стеклянные стаканы собирает, и у неё их 70 штук висит!

И вот, надо было задник повесить... а условий почти нигде нет, приходилось что-то выдумывать, но ни разу не было, чтобы я достал стремянку, полез с задником, и какой-то проходящий мимо панк ко мне не привязался: "Давай, помогу?" Ни разу! Кончалось всегда одинаково: три-четыре голландских панка прибивали задник, я сидел с кружкой пива и говорил: "Левее! Правее! Как повесили, козлы?" – благо, они по-русски ни шиша не понимали. И я подумал: даже панки... Есть какая-то дистанция, всё равно, даже панки у них другие.

При этом в центре они танцуют свой танец: все начинают прыгать и друг друга толкать. Это у них, видимо, верх безобразия – просто толкнуть друг друга. Какая-то оголтелая кучка, человек 30, настоящих, расписных совершенно... И, конечно, качество... Да...

Приехал трейлер на площадь Бастилии в Париже, он открылся... и сразу разложились порталы, трейлер двухэтажный почему-то стал, всё как-то трансформировалось и через пол-часа начали играть. Звук феноменальный! На улице!

Перед "The Cure" выступала группа "The The". Феноменальное звучание! Когда барабанщик просто бьёт по бочке, желудок подскакивает. Тоже непростая команда была. У них есть пластинка, где они поют песни Хэнка Вильямса, очень клёвая. Блюз. И я подумал, посмотрел...

В клубах аппаратов почти нет. Мало где стоят свои стационарные аппараты, обычно на концерт приезжает трейлер. Есть, естественно, фирмы, звонишь, там контракт, приезжает трейлер и через час сцена готова к выступлению. Всё монтируется мгновенно. Вот так же работала уфимская команда, когда мы с "ДДТ" ездили по Уралу. Аппарат с собой таскали. Тогда я впервые это увидел. Привык, что аппарат ставят целый день, а тут "Камаз" разгрузили – через полтора часа, через час можно саундчек начинать. Видимо, они тоже на западных насмотрелись.

И потом, например, в голландском клубе такой список концертов на месяц висит: Тина Тёрнер, "Hot Bolshevik" (знаменитая голландская группа с русскими выходцами), потом ещё что-то, Игги Поп, "Телевизор" (написано "СССР") и ещё что-то. И тут ты понимаешь, что человек в любой деревне спокойно может посмотреть в клубе таких людей. Это же воспитывает как-то!

Люди работают там сумасшедшие! Игги Поп как рубится! Как будто умрёт сейчас. Башлачёв был такой же, он пел так, как будто завтра умрёт. Это и отличает настоящих западных рокеров. Полная самоотдача! Люди играют так, как будто им осталось жить только до конца выступления. Значит, они должны след оставить.

У нас, я посмотрел, все начинают себя жалеть! Недельку поездили, и домой надо уже. Там жёны, там машинки, восьмёрочки или какие-нибудь иномарочки уже, там постель... Рок-н-ролл - это же не работа, это – образ жизни. А у нас не знаю, почему...

И потом, у нас рокеры в "Сайгоне" пили кофе и что покрепче, когда надо было репетировать. Я знаю несколько человек, которые очень много репетировали, занимались, и этих людей видно же сразу. Взять, например, Антона Белянкина [группа "Два самолёта"]. Он на бас-гитаре играет так, что я вижу – человек офигенно занимается! Очень много! Владение инструментом феноменальное по русским меркам!

Кондрашкин, я помню, я у него жил, всё время арендовал в ДК какие-то комнатухи, где среди костюмов занимался с утра до вечера. Иногда фалда лежала у него на башке, а он садился, включал метроном или какие-то ещё штуки. Такая работа!

Ведь тяжело на гитаре научиться играть. Таланта мало, надо же столько заниматься! Поэтому нет гитаристов ни шиша. Здесь все ленивые, вот в чём беда. Работать не любят. Плюс многих не интересует вообще ничего, это тоже очень хорошо видно: кто слушает музыку современную, кто вообще ничего не слушает, застрял где-нибудь в 1973 году. Столько должно сойтись, я считаю, столько составных частей должно собраться в одном месте, чтобы родилась хорошая группа, или даже просто рокер, просто гитарист, что это Божий выбор получается! Плюс ещё соблазн уйти в попсу и рубить капусту тупо и просто. Помыкаешься без квартиры год, два, три, потом уже плюнешь на всё и пойдёшь к Алёне Апиной, понятно же. Это всё русскую музыку и сгубило: неустроенность, полное отсутствие нормального быта.

Сейчас Юрка [Шевчук] стесняется своей новой квартиры. Он сделал себе хорошую, удобную квартиру, и вот теперь ему стыдно. Жил в убитой, стыдно не было, рокер! А теперь сделал ремонт качественный, поставил хорошую мебель, сделал себе всё удобно – стыдно ему. Я говорю: "Ну, кто, как не ты, должен жить в хорошей квартире, я не понимаю?! Кто тогда? Бандиты? Воры?" Вот так.

ЛН: А как вы уехали из Уфы?

УХ: Да я не хотел. Уже прошёл тот момент, когда я хотел уехать, уже нормально работал художником, у меня была хорошая бригада, мы оформляли магазины. Но потом на нас ГБшка наехала.

Во-первых, к нам приезжали хиппи со всей страны – с Москвы, с Прибалтики, а город провинциальный, и это очень заметно. Когда мы уже повзрослели и даже постриглись, семьями обзавелись, нас вдруг начали сажать по тюрьмам. Такая запоздалая реакция КГБ, через 5 лет. Подождали бы они ещё года два, и мы бы растворились уже, собственно говоря, в приличных людях, уже возраст стал... Но они начали что-то... обыски, в тюрьму ни за что сажали... Потом моего духовного отца, Бориса Развеева, Развея, арестовали, в тот самый момент, когда у нас были обыски, одновременно человек у восьми, у всей верхушки нашей тусовки.

У Развея уже была одна ходка, первый раз его посадили за то, что он по льготному студенческому билету в Москву летал, а второй раз ему уже антисоветскую статью дали, "за антисоветскую пропаганду и агитацию", редчайшая статья по тем временам.

Приехали всякие умные люди. Я чувствовал, что в Уфе перспектив никаких, и мне один диссидент московский сказал: "Надо валить тебе, тебя тоже посадят". Во-первых, мы Развея потеряли, его арестовали. Четырнадцать человек с автоматами приехало. Это сейчас человек с автоматом на улице – не редкость, а в то время четырнадцать человек с автоматами – это боевик американский. Мы начали его разыскивать, звонить. В тюрьме его нет, в КГБ не знают, где он. Я говорю: "Может быть, его замочили уже?" Один из москвичей позвонил в башкирский обком от имени борькиного брата, который в другом городе жил: "Что такое, не могу найти брата, в тюрьме его нет. Куда ему передачу нести? Ля-ля-ля". Более опытные в Москве всё-таки люди. Положил трубку и говорит: "Сейчас они его найдут". Я говорю: "Да ладно! Им наплевать на людей. Они и телефон-то этот не знают!" Вдруг – звонок: "Дежурный по обкому такой-то, он в городской тюрьме, можете ему завтра к 11-ти нести передачу". А три дня его в городской тюрьме точно не было. Тогда человек из Москвы говорит: "Ну, значит, он в ГБшной тюрьме сидел. Это хорошо". А я спрашиваю: "Почему?" "А там лучше, там белые простыни, газеты дают и ругаются на "вы": "Вы – сволочь, Развеев!"". Потом говорит: "Тебе надо валить". Я отвечаю: "А как свалишь? Под колпаком же". Он говорит: "Выпишись. У тебя на работе как отношения?" Я отвечаю: "Отличные". "Тебя без отработки отпустят?" – там же нужно было два месяца отработать перед увольнением. Я говорю: "Ну, думаю, что меня уволят". Он настаивает: "Выпишись, уволься, можешь хоть на самолёте лететь". Я говорю: "На самолёте же списки!" "Ты не знаешь советской бюрократической машины. О том, что ты выписался, они узнают недели через две, потом начнут копаться, найдут, конечно, что ты улетел, но уже пройдёт пара месяцев".

Я и выписался. Взял, значит, какой-то открепительный талон, он тогда так назывался. Думаю, надо идти завтра увольняться и улетать срочно. Нашёл себе здесь фиктивную невесту, назначили день свадьбы. У меня через три дня свадьба в Питере, надо лететь, вечером приходят ко мне гости, я включаю телевизор, а там про нас документальная передача "Отрава". Ведёт прокурор Башкирии. У меня фонограмма есть, я на магнитофончик записал. Как настам костерят!!!

У меня был такой "People’s Book", я ездил по России, на всех сэйшенах фотографировал, мне ещё присылали снимки со всей России, и сделал такой альбом, где люди не повторяются. Выбрал самые красивые снимки. Это я у одного американца подсмотрел, есть такой американский "People’s Book". Просто всех знаменитых русских хиппи собрал и сделал такую книгу. И у меня её конфисковали во время обыска. Гляжу, фотографии из этого альбома показывают, а на каждой из них – печать "Конфисковано КГБ".

Вот у меня и нет фотографий этой волосатой поры. Очень мало. Здесь мне уже ребята, у кого что было, дали. Я этот альбом всё хотел выцыганить потом, потому что Развеев, когда стал священником, был членом комиссии по реабилитации политических заключённых Башкирии, но эта комиссия, конечно, ничего не решала...

А в передаче хиппи-фашисты-пацифисты, вот так, через тире все. И плюс ещё фарцовщики почему-то. Какая-то безграмотная передача, но фотографии впечатляющие, где мы все веселимся, у всех волосы длинные. И всё это на какой-то фашизм сводится.

У меня в бригаде Хайрат работал, знаменитый башкирский хиппи, он делал какие-то коллажи, и на некоторых из них – немецкие танки. Сразу – "это интерес к коричневой чуме", "аллес капут".

У меня в мастерской висел плакат, я в магазине "Пропагандист" купил, такая эсэсовская фуражка, под ней пропуска на радио "Свобода" и надпись: "преступники у микрофона". Утверждалось, что на радиостанциях "Свобода" и "Свободная Европа" работают, в основном, бывшие заключённые из России и проходимцы. Почему я этот плакат купил? Директор татарского вещания был некто Нигматуллин. И вот, первый пропуск – на имя Нигматуллина. А Нигматуллин – это была ещё и фамилия начальника отдела КГБ, который курировал волосатых. Я думал, вот он придёт ко мне в мастерскую, а я его носом ткну! Естественно, когда фотографировались, этот плакат попал, на заднем фоне его видно. И всё! Резонанс по городу: они фотографировались на фоне фашистской фуражки. Я сам-то улетел, а тех, кого потом судили, спрашивал: "Почему же никто, даже ваши жёны, не сказал, что это – плакат из магазина "Пропагандист"? Что никакого отношения к фашистам мы не имеем?" Они говорят: "Никто даже не спрашивал, и ты ничего не мог сказать, говорили только они". Вот так посадили людей.

Я, когда уезжал, Юрке сказал: "Вот, смотри, видел, какой они в центре города огромный дом построили, новое управление КГБ?! Ты представляешь, как у них штат сейчас увеличился? Всех волосатых, всю верхушку, посадили, а я уехал. Кого им теперь гонять? Вот сейчас они за тебя возьмутся! Сейчас ты за свои песни и получишь по полной! Пока ты, по сравнению с нами, меньше светился, потому что не ездил на сэйшена, не печатал книги дома, в подпольной лаборатории, но теперь..." И только я уехал, Юрке по башке сразу: давай, колись, чтобы песен таких больше не писал.

ЛН: А он ведь конкурсы какие-то выигрывал, значит, в фаворе был?

УХ: Он-то да, он балансировал, он и сейчас балансирует. Он пел про расстрелянных чилийских партизан, первые места занимал, у него был целый блок патриотических песен. Он же из КСП. Ездил даже на фестивали. Было, было.

Зато один раз его пригласили на какой-то большой уральский фестиваль бардовской песни, где даже люди из Москвы выступали. Юра был почётным гостем. У него в Уфе уже было имя, он спел "Не стреляй!", горячо любимую всеми, и спел "... И предлагает Сталина помятый человек..." (песня "Дорога"). Я такого в жизни не видел! Мгновенно возникли люди в серых костюмах, начали бегать между рядами и вырывать у людей кассеты из магнитофонов, потому что люди сидели и записывали. За кулисы влетает куча ГБшников: "Почему вы поёте про Сталина?" Ну, Юре палец в рот не клади, он говорит: "А что, нельзя?" "Нет". "А вы мне список дайте, про кого нельзя петь, я и не буду", – и всё, им нечего сказать.

Был он знаменит. В Уфе была своеобразная бардовская тусовка. Она, собственно говоря, до сих пор в России очень сильна. Фестиваль под Самарой, опять же. Юрка был в ключе там. Его всё время заносило, конечно, хоть он и старался каких-то "лихих" песен не петь, но понятно было, что официоз его всё равно не воспринимал.

Вот после той передачи я пошёл на работу увольняться. Зашёл сначала в один магазин, рядом с Юркиным домом, где я краски оставил. Там ребята-продавцы мне говорят: "Ты вчера смотрел??? В Уфе, оказывается, фашисты есть!!!" Ну, я чувствую, что раз они меня не признали, значит, сами передачу не видели. "Да не может быть!" – говорю. Приезжаю на работу, а там всё руководство поделилось на две половины. Одни говорят: "А-а-а-а, ты, оказывается, подонок!.. Хиппи!.. Пятидесятник!.. Увольняешься!.. Стыдно стало!" Я же не могу им сказать, почему я увольняюсь. А другие, более нормальные, говорят: "Ты что делаешь? Да брось. Из-за этой передачи дурацкой? Забудут её через неделю". Меня начальница, такая прямая толковая баба, в Москве училась, спрашивает: "Вот, если ты мне не назовёшь настоящую причину, почему ты увольняешься, я тебя не отпущу". Я отвечаю: "Нашёл более высокооплачиваемую работу". Она говорит: "Ну, если так... если что, возвращайся".

На следующий день я прыгнул в самолёт и улетел в Питер. Расписался, и мы уехали в Крым целой хиппистской бригадой. Буквально через неделю меня начали искать в Уфе, родителей вызывали на суд к Развееву. Ему впаяли четыре с половиной года за антисоветскую пропаганду, посадили на уголовную зону. Представляешь, каково политическому на уголовной зоне?! Видимо, расчёт был на то, что он оттуда живым не выберется. Его Горбачёв освободил. Когда Горбачёв пришёл к власти, он 156 политических заключённых амнистировал. Борька ему написал письмо, и Горбачёв откликнулся. Боря говорит, что иначе не дожил бы до конца срока, там жёстко было всё. Потом он стал священником, настоятелем кафедрального собора в Уфе, располагавшегося в здании кинотеатра "Йолдоз" ("Звезда" по-татарски). Был храмом, потом – тюрьмой КГБ, НКВД, потом – кинотеатром, потом его снова отдали под храм, и Развея поставили его восстанавливат, как молодого и неглупого. "Йолдоз" стали называть "Иисус Христос – супер йолдоз".

Всё-таки Борю власти доконали, конечно. Он был слишком яркой фигурой для Уфы. Выжили, и он уехал в Москву. Он там последнее время служил на Ваганьковском кладбище, а сейчас, по-моему, его вообще в Италию отправили служить. То есть карьеру священника он сделал. Человек очень умный, он появляется в фильме "Время "ДДТ"". У них с Юркой интересная была конфронтация, Боря – диссидентство и духовенство, а Юра – творчество и свобода. И вот они... очень интересные были.

В Уфе была очень интересная тусовка. Люди рубились за идею. Меня вызывали в КГБ и спрашивали: "Вот, ежегодные сэйшена хиппи проводятся в Прибалтике, в Литве, в Эстонии, в Латвии. В прошлом году в Эстонии на сэйшене задержано 20 человек из Москвы, 15 человек из Питера, 17 человек из Уфы. В Москве – 20 человек из Питера, 13 человек из этого, 17 человек из Уфы. Почему Уфа стоит в одном ряду с такими крупными городами?" Я говорю: "А вот подумайте сами! Видимо, это ответ на ваши репрессии. Когда жмут – люди вылезают". До сих пор не понятно, почему такое мощное движение волосатых было в Уфе, на уровне центральных городов.

Может быть, здесь, в этой каше и сварился уфимский рок-н-ролл? Там есть хорошие группы, но они никому не нужны... Там были даже отличные группы. Ну, хоть вторую звезду дали, Земфиру, уже неплохо для такого города.

ЛН: А с чего, как Вы думаете, начался рок в нашей стране?

УХ: Я думаю, с западных радиостанций... По-настоящему, конечно, с "The Beatles". Боярский правильно сказал в передаче про "The Beatles": "Когда я услышал "The Beatles" первый раз, я просто стал другим человеком, и возврата к прошлому не было". Может быть, это даже не очень хорошо, что башню-то сорвало. Я помню, что я первый раз услышал "The Beatles" по западным "голосам". Потом пластинки появились... Кто на этот крючок попался, тот – конченый человек. Поэтому люди и гитары делали, и играли в подвалах. А групп-то было сколько, это же чокнуться можно! Пусть даже "вокально-инструментальными ансамблями" они назывались, слово "рок-группа" было запрещено тогда. Это очень интересно, в каждом ЖЭКе, в каждом подвале люди играли, их просто тучи были, в Уфе всё кишело! Потом была легендарная группа "Кузнецы грома", первая такая. После первых концертов в конце 60-х их просто чуть в тюрьму не посадили! Естественно, выгнали из институтов, разогнали капитально. Это был стресс для властей, когда они увидели попытки играть какой-то рок-н-ролл. Всё запретное, это такую реакцию вызывало! В Уфе был мощнейший чёрный рынок пластинок. Все новинки приходили! Целая когорта людей ездила в Москву! Я был в курсе всех новинок! Выходит интересная пластинка, теоретически, имея деньги, я мог её купить в Уфе, это очень здорово!.. Или хотя бы записать.

Власти не понимали, что именно это – тот глоток свободы, именно винил. У меня до сих пор трепетное отношение к винилу. Вот CD валяются, кассеты – тоже, а винил – он лежит. Это – мощнейшая культура, которая не одному человеку голову сорвала. Я торчал даже чисто с эстетической точки зрения, не говоря о содержании. Иногда какой-нибудь конверт возьмёшь... Когда я "Tarkus" в первый раз увидел, Эмерсона, это было для меня такое откровение. Эта легенда, нарисованная достаточно примитивными картинками... Просто были пластинки, которые слушать было невозможно, но мне хотелось иметь обложки, настолько они были красивые. В Уфе это было самое главное, я считаю: рынок, люди менялись и продавали, все друг друга знали.

Оттуда всё началось, вот в этой каше. Все захотели так же. А что, мы тоже можем на гитаре играть. Были свои Джоны Ленноны, были свои Джими Хендриксы. Я помню, на танцах играли "Slade". Правдами и неправдами всё просачивалось, невозможно было это стопроцентно задушить. Вроде на танцах программа залитованная, лёгонькая, а там раз - и "Slade" под вечер или что-то ещё. Всё равно народ ведь бился, бился. Молодцы!

Многие на этом себе шею свернули. Большинство, собственно говоря. Так они с танцев в нормальные люди не смогли выйти, потому что, вкусив этого плода, уже невозможно вернуться в нормальный мир.

Панкер [Игорь Гудков] хорошо сказал на каком-то фестивале, что он не воспринимает людей, которые не слушают музыку. Нечего добавить, да?! "Вот у меня, – говорит, – много людей работает, и я их запросто увольняю, и мне не жаль". Я спрашиваю: "Как так?" "А они музыку не слушают!" Я подумал, что у меня тоже такой критерий – если люди рок-н-ролл не слушают, я как-то с ними... Хотя могу, например, целый день сидеть с Шевчуком и говорить о чём угодно, только не о музыке: о качестве шашлыка, о преимуществах шипованной резины, но это всё равно – брат. Такие братства, мне кажется, очень важны. Байкеры мне в этом плане очень нравятся, у них тоже свой мир. Это делает жизнь прекрасней, что говорить.

Ты смотрел английский фильм "Круглосуточные тусовщики"? То, что там – фигня. Вот мы действительно были круглосуточными тусовщиками. Нон-стоп.